Как праздновать святые праздники, которые не перечеркивают никакие трагедии? Как ответить на вопрос, «кто мы?» и «куда идем?». Почему святые считали, что война может поднять страну, а отказ от нее — опозорить? Почему бойцам одной веры и Церкви больно смотреть друг на друга сквозь оружейный прицел? Зачем сохранять церковное единство и не пускаться в споры с реальностью? — на эти вопросы «РГ» отвечает известный церковный интеллектуал, глава Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда.
РАДОСТЬ ПОСРЕДИ ТРАГЕДИИ
— Идет пасхальная неделя. Воскресение Христово — самая большая радость и спасение для христианина, главная точка в жизни. В этом году мы встретили особую Пасху сквозь драмы, трагедии и тяготы, в которые закольцовываются сюжеты военных действий во время спецоперации на Украине.
— Может быть, для христианина это возможность ощутить предельное значение Пасхи. Предельный ее смысл, который у нас никто и ничто не сможет отобрать. Когда в первую волну пандемии ковида стало ясно, что в ряде регионов мирянам нельзя будет попасть в храм, мы повторяли: Пасха все равно будет. С нею ничего сделать невозможно. И когда я сегодня слышу «Ну как праздновать Пасху в таких обстоятельствах?» — я эмоционально, по-человечески это понимаю, а евангельски нет. Пасха — это же не бессмысленный хохот, Пасха — не переодевание из темных одежд в светлые. Когда мы говорим о пасхальной радости, мы в пределе говорим о спасении человечества. И нет такого греха и его последствий, которые могли бы перекрыть пасхальную радость. Поэтому Пасху не может отменить никто и ничто. Никакие события. Настроения у людей будут разные и позиции их могут отличаться. Но если мы пытаемся строить свою жизнь по Евангелию, мы должны определить, где место христианина. И тут есть очень простой по ясности и очень сложный по исполнению ответ на этот вопрос: место христианина со Христом. На кресте и со Христом — всегда. Мы с вами говорим на Страстной неделе, а предпасхальные дни всегда переживаются, как попытка быть вместе со Христом.
Мне недавно попала в руки короткая проповедь митрополита Антония Сурожского, произнесенная в связи с одной непростой, конфликтной исторической ситуацией. Намеренно не называю ее, чтобы не возникло ненужных исторических параллелей. Но владыка Антоний говорит очень важные слова о том, что место христианина не у креста, а на кресте. Он говорит, что Христос своей любовью и Спасением человечества обнимает всех — любит одних, сострадает другим, плачет о третьих. Почти невообразимая для человека вещь, но она должна быть в нас, как маяк. Думаю, что встречая Пасху (не в земном понимании: о, праздник, радость!), но Пасху Христову, Его победу над смертью, над человеческим грехом, мы должны победить в себе грех. Прежде всего грех умножения ненависти. Не может верующий человек ни при каких условиях быть проводником ненависти. Этому нет оправдания ни с какой стороны.
Вот что значит сегодня встретить Пасху. Несмотря на тяжесть, драматизм и даже трагизм ситуации, это и некая возможность обновления для нас. Любой кризис — это шанс.
Кто-то из моих собеседников-священников в «Парсуне» сказал, что христианин в таких испытаниях должен задавать себе вопрос: а что я из себя представляю? Что в моей душе, в моей жизни эта ситуация способна изменить?
Начнешь ты жить по-другому, коль скоро такая тяжелая и страшная встряска адресована всем нам?
Кто мы и куда идем?
— Сегодня многое воспринимается по-другому, в новом свете…
— Да, после долгого перерыва я возобновил в родном МГИМО чтение курса для иностранных студентов «Введение в русскую культуру и русскую идентичность». Не читал его уже лет 15 и обнаружил, что эти темы для меня звучат сегодня иначе, по-новому — в том числе в контексте нынешней ситуации. Говоря о крещении Руси и значении его для развития русской культуры, о концепции «Москва — Третий Рим», о Петре I, о дискуссиях западников и славянофилов, я все время упираюсь в проблему самоидентичности. О необходимости ответа на вопрос «кто мы?», «куда мы идем?», «в чем наша национальная идея?» мы говорим 30 лет. Но сейчас мы поставлены перед необходимостью не говорить, а совершить этот выбор.
Мне сегодня кажется очень важным тезис о том, что наше общество обретает субъектность. И мне бы хотелось, чтобы в этом обретающем субъектность обществе не просто звучал голос Церкви, но чтобы общество ориентировалось на Евангелие. На христианские смыслы, на религиозные смыслы, на духовный и нравственный камертон.
Речь же уже не о каком-то общем спокойном порядке жизни, не о паркетном ее измерении, а о глубинных вещах.
Обретать субъектность, свое лицо, разрешать кризис самоидентичности нам приходится в ситуации противостояния и обвинений с разных сторон. И тут самое, мне кажется, главное — не уподобиться тому, что отторгаешь.
У моего любимого блаженного Августина в «Исповеди» есть мысль о том, что ненависть к врагу опаснее самого врага, опаснее того зла, что он может тебе причинить. Я ее давно цитирую, но сейчас эти слова перестали быть для меня просто «словами из умной книжки».
— В Церкви создана и разослана молитва о восстановлении мира, Патриарх благословил читать Канон Пресвятой Богородицы… Но многие неверующие люди продолжают ждать от Церкви той реакции, которая лично им нравится. Пацифисты, либералы, сверхдержавники хотят, чтобы сказанное Церковью совпадало с их представлениями…
— Церковь формулирует свою позицию, опираясь не на политические подходы и взгляды. Ее позиция не может расходиться с Евангелием. Если разойдется, перестанет быть церковной позицией.
Но это не значит, что Церковь совершенно игнорирует геополитические факторы. Они все-таки результат человеческих действий, а Церковь так или иначе дает таким действиям нравственную оценку.
Священники не могут не быть со своим народом. С пострадавшими, с беженцами. Со своими воинами. С ранеными. Всеми, ждущими духовной поддержки.
Паства нашей Церкви сегодня оказалась по разные стороны конфликта. В этом для нас главный трагизм происходящего.
Но эта ситуация возникла не вчера. И ее острая фаза, может быть, не такая масштабная, как сейчас, но с боевыми действиями, не два месяца назад началась. И Церковь не может на это закрыть глаза.
Следуя Евангелию, она не может не занять миротворческую позицию. Но, я думаю, всем хочется, чтобы это был мир, который бы разрешал проблемы, лежащие в основании этого трагического конфликта, а не просто давал возможность какое-то время передохнуть. Нужен мир, при котором братья отказались бы смотреть друг на друга через прицел. Поняв, что есть силы и люди, очень сильно заинтересованные в том, чтобы этого не произошло. Эти люди, кстати, тоже очень много говорят о мире, но своими действиями постоянно отодвигают его. Патриарх Кирилл это очень хорошо объяснил во время недавних бесед с папой Франциском и архиепископом Кентерберийским Джастином Уэлби, а также во время общения с Патриархом Сербским Порфирием.
Мы не можем не замечать и возрастающего давления на Украинскую Церковь. До нас доходит тревожная информация. Ее, правда, надо многократно перепроверять, информационное поле сегодня работает по законам кризиса и далеко не все достоверно. Но все равно надо докапываться до сути, до того, что там происходит на самом деле.
— Как сохранить церковное единение, единство? Почему церковная общность важнее политических реалий и военных конфликтов?
— Потому, что Церковь — общность глубинного уровня и апеллирует к глубинным вещам.
Мы не раз объясняли, что Русская Православная Церковь присутствует в разных странах, границы которых меняются куда чаще, чем собственно церковная общность. Потому что сфера политического менее устойчива и глубока, чем сфера духовного и культурного. Хотя сегодня, к сожалению, мы видим, что сфера политического может влиять, например, на сферу культуры самым жестким и грубым образом.
При этом вся эта «культура отмены» лично мне кажется самоприговором современной цивилизации. Глупости большей разрушительности сложно себе представить. Когда в университетах отменяются курсы по Достоевскому, исключается участие в конкурсе Чайковского или спортсменов куда-то не пускают, это все выглядит чудовищно. Надеюсь и верю, что мы никогда не скажем в ответ: а мы теперь вашего Шекспира читать не будем! Будем, будем. Читать, ценить, и вам еще о нем рассказывать.
Интересно, куда наши заклятые друзья денут фразу Томаса Манна о «святой русской литературе»? Вычеркнут? Отредактируют? Видимо, придется нам потом рассказать им не только про Достоевского, но и про Томаса Манна. Расскажем. С удовольствием.
ПАДЕТ РОССИЯ БЕЗ ЭТОГО НИЖЕ
— Недавно очень сильно прозвучало письмо святителя Феофана Затворника, писавшего о грядущей Балканской войне 1877 года: «Мысли прямо ведут к решению: хочешь не хочешь, — а ступай воевать, мать Русь Православная. Пусть даже неудачно будет, если Богу угодно посрамить нас; но мы и пред своею совестию, и пред историею будем оправданы, что сделали свое дело достодолжно. Напротив, если мы ничего прочного не доставим братьям и воевать не станем, нам будет и пред собою стыдно, и пред другими, и пред историею… Падет Россия без войны ниже, нежели как унизит ее неудача войны… Слышно, что и в Питере, и у вас в Москве не мало лиц, которые не благоволят к войне и даже к самому заступничеству нашему. Это должно быть выродки какие-нибудь. Ибо я не вижу и не слышу, чтоб хоть где-нибудь было какое колебание в народе и среди всех провинциалов. Есть и тут лица с „высшими взглядами“; но и это все грошевый народ…». Сильно звучит на фоне теперешнего ускоренного пацифизма.
— Какие-то вопросы всегда решались и всегда будут решаться только на поле брани. С этим ничего не сделаешь.
А мысли личности такого масштаба, как святитель Феофан, заслуживают безусловного внимания. Но нужно при этом помнить, что исторические параллели все-таки вещь условная. В современном обществе, в том числе и церковном, можно встретить разные точки зрения.
— В частности некоторые священники подписали протест против спецоперации на Украине? Что за этим — пастырская ответственность или наоборот, поколенческая склонность к пацифизму, непонимание ситуации? Уж очень далеки они от мыслей святителя Феофана…
— Только в российских епархиях Русской Православной Церкви более 20 тысяч священников… И тут тоже не надо впадать в дурную социологию: мол, подписавшие — такие ужасные (или прекрасные — не важно), а все остальные наоборот. Лучше не включать столь поверхностные и ничего не дающие оценки.
Но если честно, у меня вообще очень плохо «бьется» священство, пастырское служение с коллективными письмами. Священники — граждане, у них есть своя гражданская позиция. Священники — люди, а человек может испытывать любые и чем угодно мотивированные чувства. Но подписывая некий коллективный текст, не тобой написанный (если бы каждый из 270 священников писал его сам, это были бы 270 разных текстов), ты закрываешь глаза на множество важных нюансов.
Уж не говоря о том, что как только текст попадает в публичное поле, он неизбежно становится предметом использования, манипуляций, инструментом для реализации целей, иногда максимально далеких от целей подписавших письмо.
По-моему, место пастыря рядом с пасомыми. Мы с вами не раз говорили, что сердце Церкви бьется там, где священник сидит на лавочке с прихожанином и они о чем-то важном для обоих говорят. Но на этой лавочке никто же не будет зачитывать или подписывать коллективные письма.
Пастырский долг ведет священника в пункты размещения беженцев. В больницу. В госпиталь к раненому солдату.
МНЕ НУЖНЫ НЕ КУКЛЫ, А ДРУЗЬЯ
— Церковь активно помогает всем страждущим с обеих сторон. И участвуют в этом все от Почаевской (на Западной Украине) до Святогорской (на Восточной) лавры, от Москвы до Дюссельдорфа.
— Потому что сфера милосердия для Церкви совершенно естественна и органична. А последние два десятилетия для нас это еще и очень глубокая системная работа. Многие наши социальные проекты — результат уже не только энтузиазма. Нам, может быть, не хватать желаемого масштаба, но у нас точно есть «своя» система социальной помощи.
Герой одной из моих последних «Парсун», главврач медицинского центра Марфо—Мариинской обители Ксения Владимировна Коваленок рассказывала, как в свое время они ездили в Великобританию и Францию изучать опыт, и быстро поняли, что при всей его важности он не переносим к нам. И люди другие, и система, и отношения, и общая культура. Надо выстраивать «свое».
Сейчас у нас несколько епархий непосредственно вовлечены в оказание системной помощи беженцам. В первую очередь там, где развернуты пункты их временного размещения (Воронежская, Ростовская области). В Москве работает церковный штаб помощи беженцам (ул. Николо-Ямская, 49, стр. 3, ежедневно с 10.00 до 19.00), и помощь там оказывается любая, от продуктов до психологической. Создан также единый церковный центр по сбору помощи (2-й Кадашевский переулок, 7, с 10.00 до 19.00), куда могут обратиться те, кто хочет помочь. Все это делается с благословления Святейшего Патриарха. Глава Синодального отдела по социальному служению епископ Пантелеимон уже дважды побывал на Донбассе. Патриарх в курсе всех тонкостей его поездок. Я слышал, как владыка Пантелеимон рассказывал о маленькой девочке, произнесшей потрясающую фразу: мне нужны не куклы, а друзья.
Можно быстро собрать коробки с вещами и игрушками и кого-то накормить, но люди (и особенно дети) нуждаются в человеческом участии. У бедных же донбасских детей 10–12 лет, детства не было совсем. И сейчас очень важно отогреть их сердечным теплом.
НЕ НАДО СПОРИТЬ С РЕАЛЬНОСТЬЮ
— Известный Американский центр православных исследований, поклонник церковного раскола на Украине и украинских проектов Константинополя, недавно поспешил охарактеризовать учение о Русском мире как «православный этнофилитический религиозный фундаментализм» и — в их глазах — ересь.
— Я не богослов, но, по-моему, это просто безграмотно. Ересь — это несогласие с догматическим учением Церкви. При чем тут историческая или политологическая концепция Русского мира?
Это концепция некого осмысления исторической реальности. Она может нравиться, может не нравится, но саму историческую реальность «Русского мира» уже никуда не денешь.
Так Святейший Патриарх часто говорит об «исторической Руси». Это понятие тоже может кому-то не нравится. Но за этими словами существовавшая и существующая реальность. И что, кто-то хочет поспорить с реальностью?
Между тем
О НЕНАДЕЖНОМ МИРОУСТРОЙСТВЕ
— Если посмотреть на историю трезво, то нельзя не признать, что то устройство мира, которое создавалось в последние 30 лет, не могло быть долговечным. По причине его крайней неустойчивости.
Я помню, еще в нулевых мы стали говорить, что хоть распад Советского Союза и сопровождался мечтами о том, что мир теперь станет предсказуемым, спокойным и стабильным, но получилось наоборот.
Биполярная система международных отношений была чрезвычайно устойчивой, а новая разбалансировала все процессы в международных отношениях.
Нынешнюю ситуацию надо осознать и использовать. И народу. И государству, которое, я надеюсь, видит возрастающую субъектность общества.
В последние годы мы со многим — в государстве, в бюрократии — мирились, посмеиваясь и вяло борясь. А сейчас это должно закончиться. Что-то с нами должно произойти, пусть даже болезненное, что поможет изменить жизнь.
О ГЕРОЯХ «ПАРСУНЫ»
— С героями «Парсуны» мы продолжаем беседовать о вере, надежде, терпении, прощении и любви. Для меня лично эта телепрограмма, как и преподавание в МГИМО, такой якорь неизменности: лекция или разговор о вере не могут превратиться в политинформацию.
Очень радуют разговоры с духовенством. В последнее время в гостях у «Парсуны» было несколько необычных священников, очень разных, но глубоких, хорошо воспитанных. С разным опытом, бэкграундом, например, приходил батюшка, несколько лет прослуживший в Бразилии. Приходили интересные ученые, замечательный математик, профессор Тюрин. Недавно по итогам программы вышла книга, сохраняющая это уникальное культурное и человеческое поле. И говорят, что неплохо читается.