В гостях у Марии Бачениной российский церковный, общественный деятель, журналист, педагог, специалист в области культурологии, политологии и религиоведения, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда.
М. Баченина: У микрофона Мария Баченина. И прямо сейчас в гостях в нашей студии российский церковный, общественный деятель, журналист, педагог, специалист в области культурологи, политологии и религиоведения Владимир Легойда. Владимир Романович, здравствуйте.
В. Легойда: Здравствуйте.
— Сегодня вы пришли сюда со своей книгой «Парсуна». Но она ведь называется не просто так, или, по крайней мере, в голове у меня некое словосочетание застыло — разговоры с интересными людьми. Я бы хотела начать с этого информационного повода. Ну, потому что мы все здесь не просто так оказались. С какими интересными людьми? Кто на сегодняшний день интересный человек?
— Ну, поскольку программа авторская, то, конечно, не сочтите за что-то, может быть, не вполне приемлемое, но интересное мне лично. Это первое. Второе — эта книга основана на телепрограмме. Программа не случайно называется «Парсуна». Это портретные интервью, но все-таки не портрет. То есть, мы не спрашиваем, как вы в 28-й раз ушли от своей 32-й жены там и т.д. У меня пять тем, они составляют структуру программы и, соответственно, в книге нашли отражение — это вера, надежда, терпение, прощение, любовь. Вот такие простые темы, на которые я беседую с людьми, мнение которых по этому поводу, я надеюсь, интересно не только мне, конечно же. Потому что, если бы эти люди и их мнения были бы интересны только мне, зачем было тратить время зрителей, а потом читателей? А что касается каких-то других критериев, там нет профессионального никакого ценза, это могут быть люди самых разных профессий, нет возрастного ценза — у меня были и очень молодые люди, и люди преклонного возраста. Единственное, что мне хотелось бы, поскольку темы такие религиозно-философские, чтобы это были люди, в опыте которых есть чтение и размышления над Евангелием, скажем так.
— То есть, вы были автором этой книги, скорее, как журналист или религиовед?
— Как автор и ведущий программы, да. Я немножко шучу всегда во время встреч с читателями, потому что это вот вторая книга уже, основанная на программе «Парсуна», что с моей стороны была большая наглость поставить там свое имя, потому что тексты, которые там собраны, это тексты произнесенные, отработанные и отредактированные другими людьми. Но все-таки, как мы с вами прекрасно знаем, интервью — это журналист все равно, да.
— Да, я поэтому и спрашивала. Потому что книги есть разные и за разным авторством. И монахи были авторами книг. Причем, ставшими бестселлерами. Я хочу подчеркнуть, что практически любая книга имеет шанс стать бестселлером.
— Если не в этом веке, то в следующем.
— Да, это безусловно. Но, конечно же, я думаю и надеюсь на ваше понимание, что в разговоре с вами мы не можем избежать общественно-политической повестки. Поэтому, наверное, такой болезненный вопрос, особенно находясь здесь. Для меня Красная площадь — это действительно место силы, и это в моем приветствии не было высокопарной фразы красивой, она для меня символизирует Родину и именно здесь, наверное, это болезненно звучит по поводу гонений…. Вот я сейчас вижу сквозь стены нашей студии Храм Василия Блаженного. Как Россия должна, на ваш взгляд, защищать Православную Церковь от гонений на Украине?
— Ну, это вопрос чрезвычайно сложный в том смысле, что все призывы, вот если говорить о Русской Православной Церкви, то все призывы нашей Церкви и ее Предстоятеля Святейшего Патриарха Кирилла, к международным организациям, к религиозным лидерам, к политическим лидерам, к сожалению, они находят очень небольшой отклик. И вот это противостояние, в котором мы сейчас находимся, некими идеологическими и политическими установками обусловлено все, в том числе, и оценка ситуации, о которой вы сказали. Потому что ведь на самом деле, несмотря на то, что украинская власть декларирует приверженность демократическим принципам, правам и свободам и т.д., они уже вписали свои имена, украинская власть и истэблишмент политический украинский, навсегда в позорную книгу гонителей на христиан и на христианскую Церковь. И это совершенно очевидно, это не подлежит каким-то другим интерпретациям, трактовкам и т.д. Все это происходит при практически полном молчании международного сообщества. Ну, вот по каким-то там причинам, которые они могут проводить, но это, конечно, чудовищно. Что мы можем сделать? К сожалению, вот есть такой парадокс — чем больше мы здесь говорим, тем больше нашим страдающим братьям на Украине говорят: вот видите, они вас защищают, значит, вы вместе с ними, а Россия — это страна-агрессор и т.д. Значит, вы заодно со страной-агрессором. Ну, нелепые совершенно и чудовищные произносятся слова. Причем, ладно бы только слова, это все совершается попытка реализовать это и в правовом поле, а вот закон, который довольно активно обсуждался и в наших СМИ, к сожалению, совсем не так активно в мировых СМИ он обсуждался, но который фактически ставит Украинскую Православную Церковь, единственную каноническую Церковь на Украине, на грань уничтожения правового. Но будем надеяться, что все-таки до этого не дойдет.
— А есть ли специальные программы о Русской Православной Церкви, которые занимаются спасением украинских священников, на которых объявлены гонения и которые не хотят служить при этом режиме, вот при всем том, что там творится?
— Ну, я не знаю, можно ли это называть специальными программами, но те священники, которым удалось уехать, естественно, мы пытаемся всячески им здесь помочь, определить им места служения — там есть свои канонические особенности этого всего. Есть правовое пространство, точно так же есть и каноническое пространство и оно предполагает определенные канонические процедуры. И были ситуации, когда священники, даже архиереи, епископы, митрополиты, когда эти люди были арестованы, мы занимались фактически попыткой обмена, освобождения. Кстати сказать, не столько священнослужители. Вот замечательный украинский писатель, журналист Ян Таксюр был освобожден в результате обмена, сейчас он находится уже длительное время у нас и продолжает заниматься творческой активной деятельностью, но он много месяцев провел в тюрьме.
— Вот есть ли статистика, сколько священников сейчас служит на фронтах специальной военной операции? И есть ли какие-то, возможно, специальные курсы для священнослужителей, которые отправляются на фронт? Вы знаете, я вот просто прекрасно понимаю, что задача воина одна, а задача священника не только воином быть, потому что там нужно не мешать, защищать, а еще и душу спасать, да. Вот я это видела только в кино. Поэтому я делаю такие выводы и вы меня извините, если я где-то там наивна… Но вот мне это интересно. И, думаю, не мне одной.
— Ну, у нас существует целый Синодальный отдел по взаимодействию с Вооруженными силами и поэтому священники, которые имеют отношение к этому Отделу, они в принципе специально подготовленные люди. Они и в мирное время взаимодействуют с Вооруженными силами на постоянной основе, поэтому это люди, которые в принципе проходят специальную подготовку. Конечно, вот то, что сейчас происходит, нынешний конфликт, он показал, что нужно и, кстати сказать, подтвердил чрезвычайную огромную важность нахождения священников на линии боевого соприкосновения. Но в среднем у нас одномоментно где-то около 100 священников находится в зоне специальной военной операции. За все время специальной военной операции, я думаю, что более полутора тысяч священников побывали в командировках в местах, где проходит специальная военная операция. Мы называли эту цифру — 40 тысяч человек были крещены.
— Прямо там?
— Да, фактически на передовой. Ну, может быть, не все непосредственно на передовой, но и это тоже. Более 40 тысяч человек приняли святое крещение, то есть, стали христианами, осознанно сделали этот мировоззренческий выбор.
— Владимир Романович, вот здесь очень важно сказать, что это выбор только самого человека, я подчеркиваю это, скорее, для наших слушателей и зрителей, что никто никого не склоняет, не пропагандирует.
— А это невозможно сделать. То есть, понятно, что, конечно, знаете, как вот это знаменитое выражение «в окопах атеистов не бывает», оно означает, что, когда человек находится в зоне повышенного риска, естественно, он переживает гамму чувств, в том числе, и страх. Естественно, он пытается защитить себя, поэтому его обращение к такой самой серьезной, самой большой, самой глубинной защите религиозной, оно естественно. Поэтому иногда говорят, что это вот такой ситуативный выбор, а не мировоззренческий. Тем не менее, этот выбор надо совершить. Его ж не все совершают — это во-первых. Во-вторых, люди же продолжают ту веру, которую они там обрели, они продолжают ее нести. И у нас есть, знаете, вот такой потрясающий факт — то, что называется движение снизу, да, началось. У нас очень много и все больше становится формирований военных, которые носят имена святых. Эта традиция давняя для Русской армии, но она сейчас возрождается непосредственно во время боевых действий, непосредственно благодаря инициативе самих военнослужащих, солдат, офицеров.
— Я на шевронах часто вижу лики святых.
— Естественно. Это вот с этим и связано, да. Конечно, поскольку у нас многорелигиозная страна, то там и мусульмане, и буддисты, и иудеи, все вместе воюют, поэтому присутствуют не только православные священники. Но вот эта традиция, она формирующаяся и все более набирающая силу, и это очень важно, потому что, как говорил мне один человек, который из Донецка, который воюет с 2014 года, он говорит — понимаешь, это большое значение имеет: ты находишься в подразделении, которое обозначается только цифрами или это подразделение Дмитрия Донского, или Александра Невского, или Михаила Архангела. Поэтому это очень важная история.
— После террористических атак Украины на Россию Владимир Путин по телефону разговаривал с новым Папой Римским Львом XIV. Почему этот разговор важен? И какие главные итоги этой беседы вы могли бы обозначить?
— Я думаю, что, если бы он был неважен, то вряд ли бы президент России этот разговор провел. Понятно, что здесь есть комплекс причин и, наверное, есть люди, которые уполномочены это комментировать, да. Я бы отметил то, что там говорилось, и то, что Папа говорил о Патриархе Кирилле, о его усилиях, о его роли в нынешней ситуации, и я думаю, что это тоже важно и не случайно были произнесены эти слова. И об этом было сказано, что называется, выдано в эфир потом. Ну и важно, что, конечно, глава государства в числе тех людей, с которыми он считает правильным и нужным сегодня побеседовать, выбрал нового римского понтифика. То есть, конечно, это признание, я думаю, той роли, которую способна Католическая Церковь в современном мире играть.
— А ожидаются ли контакты между Патриархом и новой главой Римской Католической Церкви?
— Вы знаете, что вообще взаимодействие нашей Церкви и Католической Церкви осуществляется на постоянной основе. Вот у нас есть наше Министерство иностранных дел, Отдел внешних церковных связей, и его глава — митрополит Волоколамский Антоний, который очень активно участвует в этом диалоге. Вы знаете и помните, наверное, о том, что в 2016 году произошла историческая встреча Патриарха и тогдашнего Папы, и, конечно, мы всегда говорим о том, что встреча возможна всегда, но для встречи должны быть подготовлены какие-то условия. Вот встреча на таком уровне, я просил бы не делать потом из моих слов каких-то сенсационных заголовков, да, я ничего не говорю нового, не строю никаких прогнозов, я просто хочу сказать, что встречи подобного рода происходят тогда, когда они подготовлены и когда у них есть содержание. Вот содержанием встречи в 2016 году был разговор, вот основная тема была — как раз таки гонение на христиан в мире, на Ближнем Востоке, в Северной Африке. И это было очень важно, потому что фактически именно благодаря этой встрече, которую Папа с Патриархом провели, тема гонений на христиан получила освещение в мировых СМИ. Потому что в принципе до этой встречи либо ее вообще не было, либо она была маргинальной — кто-то, когда-то, где-то что-то такое аккуратно говорил, не называя это гонением на христиан, а говоря о том, что происходят военные конфликты, страдают люди, среди этих людей есть христиане — и все. А это, конечно, совершенно не так. Люди страдают именно потому что они христиане, именно за свою веру. И вот об этом, в том числе, на той встрече и говорилось. Поэтому для подобного рода встреч должна быть совершенно очевидная и понятная повестка.
— Я сейчас, может быть, задам неожиданный вопрос, но в контексте вашего предыдущего ответа. Получается ли, что время религиозных войн еще не прошло?
— Ну, видите, любое сравнение того, что происходит сейчас, любая историческая аналогия, она всегда содержит в себе очень много условностей. Поэтому если мы будем сравнивать какие-то текущие конфликты и называть их конфликтами по религиозной тематике с конфликтами прошлого, то мы всегда найдем и серьезные отличия. Это большой, длинный разговор и я предложил бы сейчас в него не углубляться. А я лишь могу сказать в связи с вашим вопросом вот что важное — это то, что, конечно, религия есть то, что философы называют предельной глубинной идентичностью человека. Поэтому если в конфликте задевается религиозная составляющая, это всегда очень плохо, это всегда очень тяжело, потому что человек на многое готов ради этого. Поэтому как раз таки, если возвращаться к текущему конфликту российско-украинскому, то здесь наша Церковь всегда делала все, чтобы этой религиозной составляющей не было. И вообще Церковь в этом смысле главный залог того, что, когда все закончится, а мы верим, что все закончится и нашей победой и справедливым миром, то врачевание тех ран, которые сейчас нанесены, оно будет происходить при активном участии, конечно, Церкви.
— Спасибо, что ответили на этот вопрос. Сейчас ведется много споров о том, почему снимается так мало фильмов про специальную военную операцию, но про священников тоже снимают мало фильмов. Как вы считаете, нужны ли России кинокартины про священнослужителей? И вот то, что есть, ну, многие называют эти проекты спорными, например, сериал «Монастырь», в котором снялась Анастасия Ивлеева…
— Фильмы, конечно, нужны, потому что кинематограф как играл, так и играет очень большую роль и вообще в пространстве культуры, формируя вкусы какие-то, отражая, так сказать, ну, будучи частью того, что мы называем удивительным миром искусства. Только главное, чтобы это имело отношение к искусству, а не к антиискусству, скажем так. Поэтому, конечно, нужны и хотелось бы, чтобы их было больше, и чтобы тот образ священника, который там присутствовал, чтобы он имел отношение к реальности. Вот это очень важно. Я бы назвал те проекты, с которыми нам приходилось взаимодействовать и которые я считаю очень удачными, это «Непослушник» — и первый, и второй, и третий. Вот с первым мы в основном очень много работали, просто по приглашению режиссера и группы мы взаимодействовали очень тесно. И на уровне консультаций, на уровне обсуждения, и предпремьерных показов, и т.д. Это «Страсти по Матвею» — тоже, по-моему, удачный и интересный фильм, который молодежи показал такого неожиданного, может быть, для широких кругов, тех, кто еще пока не пришел в Церковь. Что касается сериала, который вы обозначили, то вот этот первый сезон мне не представляется удачным и могу сказать, что та команда, которая тогда его реализовывала, как-то не испытывала никакой потребности взаимодействия и какой-то рефлексии с нашей стороны по поводу того, что снимается. Ну, есть развитие, движение второго, так сказать, сезона, и там уже ситуация иная, но тоже довольно непростая. Но посмотрим, что получится. Знаете, художественное произведение можно оценивать, когда оно состоялось, а если мы говорим о фильме, то когда ты его досмотрел до конца.
— Да, с этим не спорю.
— Потому что концовка может очень сильно изменить восприятие.
— Да, конечно. Какую роль для женщины в 21 веке отводит Русская Православная Церковь? Должна ли она быть только женой, только матерью? Или и женой, и матерью, и домохозяйкой? Либо нет ничего зазорного в том, чтобы посвятить свою жизнь себе, карьере?
— Вот эти культурные стереотипы, которые вы сейчас вынуждены были озвучить, они не имеют отношения к религиозной составляющей, собственно, вероучительным смыслам. Оно имеет отношение к культурному контексту. И то, что в свое время немцы называли, по-моему, «кухня, дети, церковь», как вот тот треугольник, в котором женщина должна существовать, это было связано с культурным контекстом, потому что с точки зрения профессиональной реализации многие пути для женщины того времени были просто закрыты. Не потому что Церковь этого не хотела, а потому что они были закрыты по таким культурно-историческим контекстам. А если мы с вами не с христианской точки зрения будем смотреть, то есть, не в эпоху уже христианскую, а давайте посмотрим античность, да, которой мы восхищаемся, перед которой мы преклоняемся, то там, простите, человек — это взрослый свободный мужчина. И все. Ни рабы, ни дети, ни, простите, женщины к категории людей в прямом смысле не относятся. Поэтому это такие культурно-исторические контексты, которые меняются и что касается христианства, то отношение к женщине в христианстве с момента возникновения христианства всегда было трепетным, очень высоким и благоговейным. Простите, почитание Богородицы — это что такое? — которую превозносят и в песнопениях мы поем «честнейшую Херувим и славнейшую без сравнения Серафим». То есть, это превозношение женщины очень высокое. А что касается предназначения женщины, если вот здесь сугубо религиозное понимание, то это вопрос такой сложный и комплексный, но, конечно, повторяю, если человек находится в плену стереотипов и говорит, что Церковь говорит, что женщина может только на кухне сидеть и детей воспитывать, конечно, это не так. Никакого догматического постановления на этот счет нет. При этом важно понимать, что, если у женщины 10 или 12 детей, или 8, что нередко бывает в семьях… кстати сказать, семьи священников практически все многодетные, ну и вообще в религиозных семьях, и в православных, конечно же, тоже… то иногда просто сложно заниматься чем-то еще. Кстати сказать, поэтому мы всегда горячо поддерживали инициативы, направленные на то, чтобы вот это воспитание детей своих для женщины считалось и засчитывалось, и оценивалось государством, конечно, как труд, который должен быть увиден государством, как труд. Тем более, в ситуации, когда мы все время говорим о важности демографии, о том, что мы должны все это дело повышать и так далее.
— Знаете, иногда сталкиваешься с какими-то высказываниями, которые выходят уже в виде новостей, что выплачивать пособие старшеклассницам, которые, не дай бог, вот так случилось, забеременели, что-то еще… В борьбе за демографию, получается, все средства хороши? Но мне бы хотелось, чтобы вот как-то творилось доброе и вечное, и всему свое время всегда случалось. Детству детство, а взрослости — взрослость. Вот что об этом думаете вы? И что говорит об этом Церковь?
— Ну, конечно, я думаю, что вы правы. Что девочки, которые учатся в школе, им надо учиться в школе и заниматься учебой. Другое дело, что, если там по факту уже что-то произошло, то человека нельзя бросать, и Церковь никогда не бросит человека.
— Не будет осуждать?
— Что касается осуждения, то это вообще… об этом в Евангелии довольно много и категорично сказано, и это же не просто слова «не судите, да не судимы будете». Другое дело, что, естественно, не осуждение конкретного человека никогда не может быть оправданием греха, если грех произошел. Вообще в христианстве, в первую очередь, есть фундаментальное разделение человека и поступка. Потому что любой человек может совершить плохой поступок. Любой. И мы осуждаем этот поступок как греховный, да. Но мы не ставим крест на человеке. Есть разница между тем, что сказать «ты солгал» и «ты лжец». Первое — это констатация факта и оценка твоего действия. Второе — это тебе приговор. Значит, ты всегда врешь. А это неправда. И поэтому грех Церковь осуждает, а к грешнику всегда относится со снисхождением, любовью и заботой. И это совершенно однозначно.
— Но мне кажется, знаете, вот наш разговор сейчас очень полезен, потому что я, как человек взрослый и женщина уже состоявшаяся и в карьере, и в семье, могу разделять и оценивать то, что слышу, и иногда из уст священнослужителя, о том, кем должна быть женщина, и понимать, что есть контекст, есть какая-то глубинная доброта, ну, есть история в конце концов, о которой вы сегодня тоже упомянули. Но вот подобного рода разговоры очень полезны, мне кажется, для молодых людей. Которые что-то ухватят и тут же говорят: ах так, вы хотите, чтобы мы слушались только мужей? Да мы сами себе хозяйки.
— Вы совершенно правы, но тут я понимаю, насколько это неблагодарное дело — упрекать коллег, да…
— Я сейчас, кстати, не хочу упрекать.
— А я хочу. Потому что мы живем в эпоху заголовков, и мы живем в эпоху, когда коллегам необходимо придумать такой кликабельный заголовок, чтобы никто мимо не прошел. Хотя мы прекрасно понимаем, что, скорее всего, дальше заголовка многие читать не будут, особенно когда поймут, что вот этот заголовок, а там дальше ничего особенного, да. И в этом смысле в погоне за таким, простите за стилистическое снижение, хайпом, иной раз придумывается то, что не имеет никакого отношения к позиции Церкви или вообще к религиозному взгляду. Ну и потом, давайте не будем забывать вот о чем. В Русской Православной Церкви, во всей большой Русской Православной Церкви более 40 тысяч священников. Исключить ситуацию, при которой кто-то из них или какая-то часть этих священников скажет что-то-либо на эмоции сильной, либо это не будет сочетаться практически с невозможным… да, поэтому я бы просто призвал коллег, которые из этого делают заголовок в духе «В Русской Церкви заявили». Вот если какой-то священник что-то сказал на проповеди, это не повод писать заголовок «В Русской Церкви заявили». Если Русской Церкви что-то надо заявить, поверьте, мы найдем способ это сделать, и так, чтобы не было никаких сомнений в том, что мы это заявили.
— Но я, когда вам вопрос этот задавала, думала, конечно, в первую очередь, об интернете, не о проповеди.
— Нет, а какая разница? В интернете, кстати сказать, очень часто вот эти хайповые вещи — это вырванная фраза из проповеди, которая вообще имеет свой контекст. Проповедь произносится в храме, она обращена к тем, кто в храме стоит. Так вот, во-первых, призвать коллег, а, во-вторых, просто попросить, в том числе, этих самых наших замечательных молодых людей, чтобы они перед тем, как возмущаться и отправлять в рассылку то, что они увидели, ну, во-первых, посмотрели бы контекст, а, во-вторых, посмотрели бы, действительно ли это является позицией Церкви. А так — ну, везде хватает людей с яркими высказываниями.
— Везде, это очень тонко замечено. Владимир Романович, как Русская православная церковь относится к искусственному интеллекту, к нейросетям? Вообще грешно ли использовать искусственный интеллект?
— А должна как-то относиться к искусственному интеллекту?
— А разве можно не допустить искусственный интеллект? А давайте даже уберем это, потому что многие ученые говорят — это не интеллект вовсе.
— Ну, конечно, не интеллект.
— Вот, видите, вы тоже согласны. Я имею в виду, что мессенджеры же проникают везде, интернет же проникает везде. Понимаете, я, когда-то проходя, еще будучи школьницей, мимо храма, подумала — а почему это в нем пластиковые окна? Намного позже нашла ответ, простой на самом деле. Вот здесь к этому так же нужно относиться?
— Нет, ну, не так, конечно же. Пластиковое окно — это часть интерьера, так сказать.
— Ну, вы образ поняли.
— Я надеюсь, что да. Хотя никто не застрахован от коммуникационных ям, как это называют лингвисты. Нет, все довольно просто. Любая технология — это инструмент. Любой инструмент можно использовать во зло и во благо. Это древний принцип, который был сформулирован в раннем христианстве и с тех пор не менялся. Вопрос не в том, что у тебя в руке нож, а в том, что ты этим ножом собираешься делать. Если ты им порезал хлеб и накормил голодного, это одно использование ножа. Если ты им кого-то поранил — это другое использование ножа. Поэтому глобально отношение к тому, что не очень удачно называют искусственным интеллектом, а точнее, к машинному обучению, к большим языковым моделям, в Церкви такое же, какое в Церкви отношение к технике вообще. Как к инструменту, которое нужно использовать во благо. Проблемой сегодняшнего дня является то, что мы, вообще люди, все чаще задаем вопрос — а вот эти инструменты, которые созданы, которые нам сегодня даны, а можно ли их использовать во благо? Не являются ли они по сути уже таким неким созданием, которое в принципе влияет на человека? Это большой, длинный разговор, но вот один философ, и не православный, и не русский, и вообще он итальянец, он сказал, что мы впервые оказались в ситуации, когда не потребность создает инструмент — вот надо нам быстро перемещаться, мы автомобиль придумали, надо общаться на расстоянии, мы телефоны придумали — а мы впервые оказались в ситуации, когда инструмент создает потребность. То есть, когда инструменты заставляют нас отправлять миллиарды смс-ок…
— Становится обществом потребления, да.
— …фотографировать свои завтраки и почему-то считать, что людям это должно быть интересно. Простите, ковыряться в носу… Вот это уже то, что философы называют антропологическим воздействием и насколько это в принципе может быть хорошим или использовано во благо, это вопрос. Но это вопрос для всех. И Церковь здесь точно так же, как и любая организация, как и любая группа людей, размышляет над этим. Вообще думать полезно. Но тяжело.
— Я согласна. Последний вопрос, который я хотела задать. С 1 июня 2025 года вступил в силу закон, который запрещает использование иностранных мессенджеров. И для ряда организаций, включая тех, кто работает с персональными данными или является крупным информационным ресурсом, это в первую очередь закон. Как этот запрет отразится на работе Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ? И на коммуникационные стратегии журнала, который вы возглавляете, журнал «Фома»? То есть, вы же активно используете платформы для взаимодействия с аудиторией? Может быть, планируете переходить на отечественные? Как, по-вашему, это скажется на аудитории, на глубине, качестве диалога с обществом?
— Я так понимаю, что этот закон касается государственных учреждений в первую очередь, да. Это первое. А второе — мы в принципе стараемся ориентироваться на отечественные платформы, но, как и все наши граждане, мы очень хотели бы, чтобы эти платформы были качественными. И чтобы мы использовали их, конечно, потому, что они отечественные, но потому что они отечественные и качественные. Вот это главный момент. Это, знаете, как с художественным произведением, да. Важно не то, что оно снято на хорошую тему, а важно то, что оно талантливо должно быть. Если оно не талантливо, оно к художественным произведениям не относится. Если создается некая платформа, которой неудобно пользоваться и она не дает никакого результата, мы рады, конечно, что ее… хотя, наверное, уже не очень рады, что ее произвели наши… лучше бы ее придумали в другом отечестве, да, если она плохо работает. Вот, я думаю, из этого надо всем исходить, ну, а так мы, естественно, в рамках закона действуем всегда.
— Владимир Романович, большое вам спасибо. Друзья, в открытой студии радиостанции «Комсомольская правда» давал нам интервью российский церковный, общественный деятель, журналист, педагог, специалист в области культурологи, политологии и религиоведения Владимир Легойда. Большое вам спасибо.